Пятница, 29.03.2024
ОКТЯБРЬСКАЯ.RU
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: kilovatt, cuban-oct  
Форум сайта Октябрьская.ру » станица Октябрьская » Православный форум Михаило-Архангельского храма станицы Октябрьской » "КАПИТОЛИНСКИЙ ХОЛМ" - просто рассказ
"КАПИТОЛИНСКИЙ ХОЛМ" - просто рассказ
kilovattДата: Вторник, 23.06.2009, 15:27 | Сообщение # 1
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 162
Репутация: 5
Статус: Отключен
Кашева Елена Владимировна
КАПИТОЛИНСКИЙ ХОЛМ

Меньше всего любви достается тем,
кого мы больше всех любим.

Июньские вечера в нашем провинциальном городке безмятежны и тихи. Спадает утомляющая нудная жара. Долгожданный ветер тянет прохладцей, забавляется занавесками раскрытых окон и балконных дверей. Мужички за столом стучат в домино и потягивают пиво из бутылок. Женские голоса на все лады выкликают заигравшихся во дворе детей.
Я сижу на балконе, отчищаю с босоножек расплавленный солнцем асфальт и курю.
- Дверь закрой, - сердится муж, - дым в комнату идет.
В доме напротив загораются огоньки.
На пятом этаже в двухкомнатной квартире сидит почтенная Марьиванна, учительница начальных классов на пенсии, и смотрит новости.
На третьем курят в открытое на кухне окно мать двоих детей Лиза Иванова и ее подруга – художница Сидорова. От Лизы недавно ушел муж – отправился искать лучшей доли. А Сидорова на днях провела персональную выставку, и все художники обсуждают ее акварель – «Ангел в житейском море».
На четвертом этаже светятся сразу три окна: зал, детская и кухня. Окна спальни выходят на другую сторону. В этой квартире живет Капка, моя подруга детства. Мне видна ее русая голова, склоненная над вышивкой.
У Капки – самый красивый балкон на всей улице, а то и в городе. Не балкон – ботанический сад. На трехъярусных подвесках умещаются девять цветочных ящиков, в которых причудливо сплетаются разноцветные кружева ампельных петуний, водопад сиреневых лобелий, махровые розетки кремовых бархатцев и чайных роз. К вечеру раскрывают лепестки грустные маттиолы, и воздух наполняется нежным щемящим ароматом. Прохожие невольно замедляют шаг и поднимают голову. Может быть, им представляется прекрасная юная садовница с золотистыми кудрями и синими глазами.
Но у Капки нет ни золотистых кудрей, ни синих глаз. Маленькая, как подросток, щуплая, с острыми скулами и острым подбородком, с умным немного насмешливым взглядом. Никому в голову не придет назвать ее красавицей. Но редкий человек не обратит на нее внимания, потому что Капка обладает удивительным обаянием, какой-то душевной легкостью, чистотой.
Мне кажется, таких людей, вроде Капки, Господь задумывает для того, чтобы нам было с чем сравнивать. Если когда-нибудь вам покажется, что судьба к вам несправедлива, а количество скорбей зашкаливает, звоните – я непременно отведу вас к Капке. Обещаю замечательный душевный вечер, с песнями под гитару, домашними пончиками, пропитанными маслом, и травяным чаем, похожим на божественный нектар. И когда вы уйдете домой, то напрочь забудете свои печали. А если и не забудете, они покажутся вам сущей мелочью, о которой и беспокоиться не стоит. Потому что любая жизнь по сравнению с жизнью Капки – сказка, райское блаженство.
Только, пожалуйста, не выдавайте меня ей. Она не приемлет ни жалости, ни сочувствия. Единственным своим настоящим несчастьем моя подруга считает собственное имя. Скажите на милость, из сотен женских имен ее мама выбрала для своей единственной дочери нелепое, громоздкое и тяжеловесное – Капитолина, навевающее смутные ассоциации то ли с американским Капитолием, то ли с «Капиталом» Карла Маркса.
Подруга убеждена, что ее назвали Капитолиной исключительно из чувства досады.
Отец Капки бросил мать беременную. Обещал на ней жениться, но потом передумал. Однажды мать ушла в женскую консультацию, а когда вернулась, обнаружила, что ее любимый собрал свои вещички и был таков, оставив на память десять рублей наличными и записку: «Прости».
Аборт делать было поздно.
Роды прошли тяжело: тетю Милу семнадцать часов лихорадило и трясло, а когда, наконец, ребенка выдавили из женщины простыней, как зубную пасту из тюбика, роженица с ужасом увидела, что дочка – копия блудного папаши: такой же нос уточкой и сросшиеся над переносицей брови.
- Не девочка, а Капитошка какая-то, - морщась от боли и неприязни к новорожденной, выговорила мать и, обессиленная, отвернулась.
Так Капка получила свое имя.
Когда дочери было полгода, тетя Мила вернулась в родительский дом, в ту самую трехкомнатную квартиру, где и живет поныне. Отец – Семен Александрович – человек суровый, строгий, занимающий ответственный пост – сначала блудную дочь не пустил на порог. Громко, как по покойнице, выла запертая в комнате жена Семена Саныча, но муж был непреклонен.
Тетя Мила спустилась во двор, поставила чемоданчик с вещами в тенек, под ветвистую старую липу, села, достала грудь и стала кормить Капку, как ни в чем не бывало.
Так они сидели до следующего утра. Семен Саныч иногда выходил курить на балкон. Ольга Сергеевна уже не голосила, а тихо всхлипывала, утирая слезы платком, но не решалась спуститься к дочери, пожалеть. Соседи, наблюдавшие за этой сценой из окон, возмущались, кричали, чтоб Семен Саныч перестал изгаляться хотя бы над внучкой, ни в чем не виноватой. Кричать кричали, а на ночь никто не забрал кормящую мамашку с младенцем.
Моя мама, когда вспоминает об этом, оправдывается:
- Уж больно крут был Семен Саныч. Пришел бы, двери выбил, а вытащил бы дочь обратно, на улицу.
- А вы бы милицию вызвали, - сержусь я. У меня в голове не укладывается, как можно так издеваться над близкими людьми, но пуще того – как можно на это смотреть и ничего не делать.
- Вызовешь тут! – горько фыркает мама. – Пришли бы эти милиционеры, посмотрели и ушли. Потому что Семен Саныч – это же силища была в те времена!
Тетю Милу пустили домой утром. За Семеном Санычем пришла служебная машина. Он вышел – в наглаженном костюме, ни единой пылиночки, в начищенных хороших ботинках, с кожаным портфелем в руке – как с глянцевой картинки; вышел и сказал тете Миле:
- Ступай. Хоть слово от тебя услышу – выгоню.
Тетя Мила взяла одной рукой чемодан, устроила поудобнее на другой руке Капку и с независимым выражением лица направилась к подъезду. Семен Саныч еле сдержался, чтобы не отвесить беспутной дочери увесистый шлепок – чтоб сидеть до ночи не могла.
Так они и стали жить-поживать: Капка, тетя Мила и ее родители.
Жили плохо. Громко.
Семен Саныч попрекал дочь куском хлеба, хотя сам же нашел ей приличную работу, помог перейти на заочное отделение и высшее образование получить, как говорится, в люди вывел. Наконец решил пристроить дочь в хорошие руки, жениха ей нашел с должностью, но дочь накануне свадьбы таблеток наглоталась. Еле выжила.
- Зря тебя откачали, - сказал Семен Саныч, когда дочь бледная и слабая после больницы вошла в квартиру. – Позор от тебя один.
Маленькая глупая Капка заплакала.
С замужеством таким образом было покончено.
Вечером семейство тети Милы выходило на прогулку: впереди прыгала Капка с пластмассовым ведерком в руке, позади, не глядя ни на кого, выступала, гордо задрав непокорную голову, тетя Мила; замыкала шествие семенящая мелкими шажками Ольга Сергеевна со свирепым выражением лица, готовая наброситься на любого, кто осмелится подойти к непутевой дочери или бестолковой внучке.
- Пано-о-оптикум! – качала головой моя мама, наблюдая за вечерним променадом соседей. – Милку-то не жалко – давно бы могла уйти от них, хоть в общежитие, хоть в барак, хоть на Север удрала бы. Капку жалко. Искалечат ребенка.
Но Капка оказалась живучей.
Она как фильтр просеивала дурные черты своих близких и оставляла себе лучшее: от Семена Саныча - ответственность, чувство долга, от Ольги Сергеевны – решимость защищать своих родных любой ценой, от матери – независимость и гордость. От себя же добавила жизнелюбия, смешливости и невероятного терпения.
Помню, нас отпустили на реку. Было такое же горячее сухое лето. Мы, разморенные жарой, лежали на городском пляже, приклеив на носы листья подорожника, и лениво переворачивались с бока на бок, как гусыни на вертеле.
Нам было пятнадцать, и мир лежал перед нами неосвоенной целиной: приходи, завоевывай!
- Что теперь? – спросила я Капку.
- В медучилище. Потом в институт. Стану невропатологом, буду людям помогать, - позевывая, ответила подруга.
- Бежать тебе надо от них.
- От кого?
- От домашних. Съедят. Превратят в тетю Милу. Будешь ходить с неврозом на лице.
- С ума сошла! – изумилась Капка. - Как же они без меня?
Я аж приподнялась на локте, чтобы получше разглядеть подругу: не случился ли с ней ненароком тепловой удар:
- Капка, ты понимаешь, что у вас не семья, а… а… банка со скорпионами?!
- Какая есть, - лениво ответила подруга. – Другой не будет, правда?
Медицинское образование Капке пригодилось. Когда она заканчивала второй курс, после инсульта слегла Ольга Сергеевна.
Привезли ее домой из больницы высохшую, съеженную, парализованную на правую сторону, положили на диван и задумались: что дальше? К тому времени был самый разгар перестройки. Тряслись под чиновниками кресла. Кто-то организовывал свой бизнес, кто-то красился в демократический цвет, уходил в оппозицию, одним словом – выживал. А Семен Саныч был стар и слаб. В прежние времена устроил бы жене прекрасный уход, лучшие санатории, лучших врачей. В нынешние – мог только сидеть у постели Ольги Сергеевны и прятать глаза, чтобы не видеть ее окаменевшую правую сторону лица и тонкую нитку слюны, сочащуюся с уголка губ.
- Не плачьте, дедушка, не плачьте, бабушка, - сказала семнадцатилетняя Капка. – Разве это горе? Мы справимся.
Домашние с удивлением вытаращились на Капку. Старшие понимали, какая это обуза – лежачий больной в доме. И Ольга Сергеевна понимала, и стыдилась себя, своей немощи. Она прошелестела непослушным ртом, мол, неужели ее вытащили с того света, чтобы она смердела на этом?
И никто не сказал ей слов утешения.
Никто, кроме Капки.
- Неправильный у вас подход, бабушка, - сказала Капка. – Вы у нас одна такая, и смердеть вы не будете, а будете лежать у меня, как королевишна, и отдыхать… У вас такая жизнь трудная была, пора бы и о себе подумать.
Ольга Сергеевна отвернулась. По левой, здоровой, щеке сползла неприметная слезинка.
После занятий Капка неслась домой вприпрыжку: дел невпроворот. Утку подать, помыть, протереть бабушку хлоргексидином, чтобы не было опрелостей и пролежней, покормить чем-нибудь вкусненьким, отварным, витаминным. Но самое главное – поговорить.
Уроки Капка учила у постели бабушки. Читала вслух учебник по два-три раза, оживленно пересказывала Ольге Сергеевне строение рибонуклеинов, но та не отвечала – сил не было, желания не было. Ольге Сергеевне хотелось закрыть глаза и перестать существовать. Капка раздражала своим оптимизмом, энергией. И своим терпением тоже. Ольга Сергеевна надеялась на скорую смерть, но шли месяцы, а смерть не торопилась. Человек же, с неприятным изумлением осознала Ольга Сергеевна, привыкает ко всему – даже к неподвижности.
И она привыкла. Привыкла к Капкиным проворным рукам, ее звонкому голосу, забавной улыбке – вон, левый клык как косенько стоит… С Капкой было легче, чем наедине с собственными мыслями. Легче, чем с дочерью, которая давно отгородилась от родных глухой стеной. Легче, чем с мужем, с которым прожила без малого сорок лет.
Семен Саныч сильно сдал, уйдя на пенсию. Бороться за жизнь в новых условиях у него не было. Приходилось доживать прежнюю. Он замкнулся, обрюзг, стал ворчлив и гневлив. К жене подходил редко – она лежала, желтая, как глина, иссохшая, на белоснежных заботливо взбитых подушках немым укором его ушедшему могуществу.
Теперь власть в доме принадлежала тете Миле. Она распрямилась, стала хлопать дверями, греметь кастрюлями. Трясла с родителей пенсию: надо на что-то жить, а на что жить, когда самой зарплату не платят, а в магазинах все втридорога? Открыто смеялась над отцом: ну и что ты нажил за свой век, ответственный партийный работник? Стоило быть таким жестким, таким непримиримым, таким борющимся за всеобщее благо?
Семен Саныч скрипел зубами, хватался за сердце. Ольга Сергеевна безмолвно плакала в своей комнатке, слушая насмешки дочери. Горькая слюна заполняла рот. Встать бы, как прежде, взять ремень потоньше, да нахлыстать свое бездушное чадо за непочтение к родителям…
Мало того, тетя Мила вспомнила вдруг, что ее женский век еще не кончен, и во всю прыть понеслась догонять ушедший поезд молодости.
- Ля-арва, - скрипел Семен Саныч, с восьми вечера поджидая сорокалетнюю дочку на балконе. – Придет – выдеру, как сидорову козу… Во-от она во всей красе, полюбуйся, Капитолина, на свою маму! Замуж не пошла, помнишь? Во-от раскрылась вся ее натура… В кого? В кого?! Падшая женщина! Ольга, Ольга, это все ты, потатчица! Твое воспитание. Посеяла – жни-и!
- Дедушка, вы бы в комнату шли, - откликалась Капа. – Простудитесь. У вас легкие слабые. И еще вы много курите.
- Мои легкие – хочу курю, хочу не курю! – огрызался Семен Саныч. – А захочу – от рака помру, чтоб вам всем тошно стало.
Сказано – сделано…
Через полгода у Семена Саныча нашли рак легких.
Пришел его черед лежать обессиленным на кровати, напротив жены, и слушаться Капку.


"Не жили мы никогда хорошо, не надо было и начинать..." (В. Шукшин)
 
kilovattДата: Вторник, 23.06.2009, 15:28 | Сообщение # 2
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 162
Репутация: 5
Статус: Отключен
Правда, в отличие от Ольги Сергеевны Семен Саныч оставался словоохотливым.
- На рельсы, говорил, ляжет, если цены подымутся, - зло, с подсвистом, выговаривал Семен Саныч жене. – Ля-ажет он, как же! Подымутся-подымутся… С голоду сдохнем. Так что не горюй, Ольга Сергеевна, недолго нам с тобой осталось….
Ольга Сергеевна принималась плакать. Она боялась голода.
- Дедушка, - вмешивалась в монолог Семена Саныча Капка, - если вы будете пугать бабушку, я вас переведу из этой комнаты к матери.
Семен Саныч принимался густо и надсадно кашлять, делая вид, что замолкает по уважительной причине. Но стоило Капке выйти из комнаты, он принимался за старое. Раскрывал газету «Спид-инфо»:
- Щас я тебе, Ольга Сергеевна, ликбез проведу…
Но Капка не теряла бдительности:
- Дедушка, вы откуда эту мерзость взяли?
- У матери твоей. На столе лежала. Вот тут пометочка есть карандашная, сейчас я тебе процитирую…
Капка решительно отбирала газету и относила в комнату матери.
- Как не стыдно, дедушка! Брать чужие вещи – это плохо!
- Это мой дом! – взрывался Семен Саныч. – Здесь все – мое! И та пакость на Милкином столе – моя! Все вы тут – из милости моей находитесь. А вот как выкину всех вон! Всех вон!
Ольга Сергеевна отворачивала лицо к стене.
- Хватит, напугали всех до дрожи в коленках, - спокойно прерывала деда Капка. – Чай будете?
- А есть что к чаю?
- Булка.
- Ну хоть булку, - соглашался Семен Саныч. – И телик выключи. Там мужика показывают, который на рельсы грозился лечь года три тому назад, а у нас психика то-онкая, нам этого слушать нельзя, да, Ольга Сергеевна?
В редкие минуты отдыха мы встречались с Капкой во дворе. Семен Саныч пристально следил за нами с балкона.
- Как сыч, – фыркала я в его сторону.
- Он просто волнуется, - безмятежно говорила Капка и вытягивалась на лавочке. - Боится, что злые люди научат меня пить пиво и курить.
- Капа! Сядь прилично! – доносился сверху грозный голос Семена Саныча.
Капка послушно садилась и приветливо махала дедушке рукой: все хорошо, не нервничай.
- Тебе не надоело? – любопытствовала я.
- Иногда бывает, - признавалась Капка.
- Сваливай в институт. Пусть мать за ними смотрит, нечего по мужикам шляться, хорошо устроилась.
- Не хами. В том, что они такие, нет их вины.
- Как это – нет?!
- Ну, они же не пришельцы из космоса, - улыбалась Капка моей непонятливости. – У них тоже были мамки-папки, дедушки-бабушки. Их растили, как умели. А уж сейчас не переделаешь.
- И что теперь? – возмущалась я. – Капка, ты посмотри на себя! На меня посмотри! Мы юны! Мы прекрасны! Мы можем все! А ты свою юность, лучшие годы – на что, на кого?!
- Ленка, ты все же бестолковая, хоть и журналистка. Время-то какое пришло! Кто подлее, тот герой. А я не хочу, понимаешь? За семью надо держаться.
- А они оценят и звезду героя тебе на грудь повесят? – злилась я.
- Не оценят, - соглашалась Капка. – Я, видишь ли, обнаружила новую болезнь человечества. Душевная дистрофия называется. Каждый человек хочет, чтобы его любили, но редкий способен начать с себя и полюбить кого-то. Поэтому сидят в своих норках, ждут любви и чахнут без нее.
- А ты – доктор?
- А я тоже дистрофик. Знаешь, как мне хочется любви! Чтобы кто-то подошел, обнял крепко-крепко так и сказал бы, мол, Капитолина Викторовна, вы самый лучший человек для меня на белом свете, люблю вас, что никакими словами передать невозможно!
- Это ты про Лешку из седьмого подъезда?
- Это я про кого угодно. Хоть про маму, хоть про бабушку с дедушкой. Только они никогда мне такого не скажут. Не умеют. Слов таких не знают. И я тоже чахну без любви. Дистрофик, который таскает на себе других дистрофиков и надеется дожить до изобретения лекарства – инъекции любви. Хлоп – и ты весь в любви, и мир прекрасен!
- Ка-апа! – зовет с балкона Семен Саныч. – Домой! У меня с сердцем что-то…
Капка уходит, а я ложусь спиной на лавочку, смотрю в темнеющее небо, в россыпь блеклых июньских звезд, и мне почему-то становится невыносимо больно, будто я только что подхватила вирус душевной дистрофии.
Семен Саныч ушел из жизни первым.
Ушел в тяжелых страданиях. Несколько суток Капка просидела рядом с дедом, делая уколы, капая физраствор, обтирая его горячий лоб влажным полотенцем. В приступе боли Семен Саныч сжимал руку внучки с такой силой, что черные с переливами синяки долго еще напоминали Капке о тех страшных днях.
Плакала беспомощная Ольга Сергеевна.
Скрежетала зубами, зажимая ладонями уши, тетя Мила. Курила на кухне в форточку, пила сердечные капли и молила всех богов, чтобы этот кошмар закончился.
А когда стало тихо-тихо, и все услышали, как в ванной капает вода из смесителя, тетя Мила заскулила, не размыкая губ, раскачиваясь на табуретке, как душевнобольная. Ей хотелось сказать отцу много разных слов, при жизни не решалась – теперь их было некому говорить.
Спустя месяц угасла Ольга Сергеевна.
Ушла никого не потревожив, пока домашние спали.
Капка сама обмывала тело бабушки и говорила, что весила Ольга Сергеевна как ребенок, и позвоночник проступал сквозь тонкую, как пергамент, ломкую кожу хрупкими катушками.
За два дня до смерти Ольга Сергеевна, предчувствуя свой уход, неожиданно взяла руку внучки, прижала ладошкой к своим губам, потом к щеке.
Капка смутилась.
- Это от нас, - с трудом выговорила Ольга Сергеевна. - От меня и от Семы…
В день похорон шел дождь.
Шел дождь. Мы брели по улице под черными зонтами. Мои босоножки уже промокли насквозь.
- Теперь ты свободна, - сказала я Капке.
- Мне не нужна свобода от родных, - ответила подруга.
Она уже простилась с мечтой об институте. Жизнь стала совсем трудной, невыносимой. Тетя Мила сказала: иди, Капка, работай, потом разберешься с образованием. И Капка пришла в отделение неврологии постовой медсестрой. Сутки через двое. Тридцать коек. Половина – тяжелые, требующие неукоснительной заботы, внимания. Другие медсестры не надрывались: больных много, зарплата маленькая, что вы хотите? Капка была другой закваски: взялась за дело – чтоб никто за тебя не краснел. Как Семен Саныч учил. Черной работы Капка не боялась: когда санитарки не поспевали, Капка управлялась сама. И тяжелых ворочать научилась так, чтоб лишней боли не причинить. И пролежни обрабатывала ловко, и уколы делала – как комарик укусил. Пациенты ее любили. Дарили перед выпиской цветы и конфеты. Брали номер телефона – на всякий случай. Капка привыкла, что ее окружают люди недужные, а потому раздраженные и даже агрессивные, и относилась к ним тепло, как к малым детям, которые ищут утешения, но не находят его у себе подобных. И я не знаю, откуда она брала столько любви, но мне казалось, что вместо сердца у Капки неиссякаемый родник. С губ ее никогда не сходила улыбка, и печаль не омрачала ее глаз.
В двадцать Капку выдали замуж.
Началось все с проблем тети Милы. Видимо, не так уж неправ был Семен Саныч в отношении моральных и умственных качеств своей дочери. Связалась тетя Мила с женатым мужиком. Жена узнала – не стала плакать в подушку, взяла молоток и вызвала любовницу на откровенный разговор.
В итоге – у тети Милы черепно-мозговая, против жены – уголовное дело, мужик мечется между двумя бабами в попытке решить конфликт относительно мирным путем.
Соседи умирали от смеха, историю рассказывали, как анекдот.
А Капка забрала мать из травмы в неврологию и принялась выхаживать.
Бывшего любовника матери она застала в палате в тот момент, когда он со слезами на глазах умолял тетю Милу забрать заявление из милиции: скажешь, мол, бывает всякое, зла не держу. И деньги предлагал.
Мать спряталась под одеяло – видны были только растерянные глаза и белая повязка на обритой голове.
Капка ухватила неожиданно сильными пальцами незадачливого любовника за локоть и вывела из палаты.
- Капитолина Викторовна, ну что, вам легче будет, если мою жену посадят? – вопрошал любовник в отставке.
- Не легче. Но так - справедливо.
- Вы хотите ей жизнь сломать?
- Интересно, а вы чем занимались, когда от жены на сторону бегали? – поинтересовалась Капка, сощурив ехидненько левый глаз. – Наверное, семейную жизнь укрепляли?
- Она страдает, - оправдывался любовник.
- Мать тоже.
- Но ничего страшного не случилось!
- У меня к вашей жене только один вопрос, - строго сказала Капка. – Почему она к матери с молотком пошла? Я бы вас дождалась…
Любовник сник, осторожно высвободил локоток и исчез из поля зрения.
Мать заявление забрала, от денег отказалась. Она сосредоточилась на тяжелой и абсолютно неоригинальной идее, что все зло на свете – от мужчин.
В эти дни и попутало всегда такую разумную и осторожную Капу, впервые оставшуюся в одиночестве. Понравился ей некий молодой человек по имени Юра. Юра к ней тоже благоволил, даже более того – Капкино внимание ему страшно польстило. Потому что свет, который шел от Капки, манил к себе любого. И всегда вились возле этой неказистой медсестрички юноши. Только капкиного расположения никто не сникал – некогда ей было молодыми людьми интересоваться. А тут – и время появилось, и возможность.
В общем, повела Капка глазами вокруг себя, да и остановилась на Юре – здоровенном парне, кровь с молоком и чуб кудрявый. Ходили вечерами гулять вдоль крохотной мутной речки, в которой кроме мелких – в пальчик – окуньков да пескариков никакой рыбы не водилось.
Целовались. У Капки с непривычки в первый день кровь из губы пошла.
Юра даже стал подумывать, как бы с этой девушкой у нее дома один на один оказаться – он бы не оплошал.
А тут тетя Мила поправилась, выписалась на домашний режим. Лежала на той самой кровати, где когда-то умирала Ольга Сергеевна, охала-вздыхала, жаловалось на головную боль и слабость.
Капке стало опять некогда.
Юра сидел вечерами на лавочке в тени одряхлевшей липы и смотрел в окна любимой. А тетя Мила за ним подсматривала из-за занавески. Думала: прогнать или оставить. Справки стала наводить: чей мальчик, где работает, какие у него перспективы, не замешан ли в чем.
Пока решала быть или не быть Капка, соскучившаяся по Юре, допустила стратегическую ошибку – пустила любимого в дом чайку попить. День в разгаре, до дежурства – целые сутки, тетя Мила ушла в поликлинику на осмотр.
Сидели Капа с Юрой на кухне, пили чай с вареньем из черной смородины, когда дверь в квартиру распахнулась и ураганом ворвалась враз ожившая тетя Мила.
- Ага! – закричала она с порога. – Попались! Вот теперь ты, сморчок такой, должен как порядочный человек на моей дочери жениться!
Юра отставил чашку с недопитым чаем, встал из-за стола, расправил богатырские плечи, посмотрел сверху вниз на субтильную тещу с неврозом на лице, торжественно откашлялся и… согласился.
Свадьба была скромная. Юра предлагал Капе перейти к его родителям пожить. Тетя Мила тут же сунула зятю фигу под нос:
- Вырастишь свою дочь – отдавай, кому хочешь. А моя со мной останется.
Юра пару дней размышлял на тему, надо ли ему проявить мужскую твердость и забрать жену на свою территорию или проявить к теще великодушие.
Проявил великодушие.
Потому что в его-то родном доме было примерно то же самое: мама и бабушка, обе слегка не в себе от длительного одиночества.
В день сговора мама и бабушка пришли в дом тети Милы и провели дотошный осмотр квартиры.
- Бедненько, - сказала мама и поджала губы.
- Скудненько, - поддержала бабушка и тоже поджала губы.
- А ведь такая семья известная! – сказала мама.
- Очень известная, - поддержала бабушка.
Переглянулись и противно захихикали.
Тетя Мила покраснела и поправила на голове парик.
Будущая сноха Юркиной родне тоже не понравилась.
- Худенькая, - сказала мама.
- Дохленькая, - поддержала бабушка.
- А вы меня кормите получше – разжирею, - посоветовала Капка.
Юрка покраснел и выразительно подергал невесту за рукав блузки.


"Не жили мы никогда хорошо, не надо было и начинать..." (В. Шукшин)
 
kilovattДата: Вторник, 23.06.2009, 15:30 | Сообщение # 3
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 162
Репутация: 5
Статус: Отключен
- Нагленькая, - сделала вывод мама.
- Нахальненькая, - поддержала бабушка.
- С кем поведешься, - в тон им ответила Капка и нежно посмотрела на Юрку.
Мама и бабушка поперхнулись и замолчали.
Тетя Мила уперла руки в бока и, воспользовавшись паузой, повела сговор.
До-олго Юрке вспоминался тот вечер, когда он с родственницами домой возвращался.
- Противненькие! – возмущалась мама.
- Интеллигентненькие! – поддакивала бабушка.
Впрочем, жизнь с тещей тоже была не сахар.
Показалось тете Миле, что она продешевила. Можно было, наверное, партию и позавидней отыскать. Не беда, что Капка – копия прохиндея, зато домовитая, смирная и вообще. А теперь Юрка – как ржавый гвоздь в пятке. Но ситуация еще поправимая: надо Капку поскорее развести. И повела тетя Мила долгие и нудные разговоры с дочерью на всякие околомужиковые темы. Вода камень точит, а человек – не камень.
Капка маму слушала и только улыбалась в ответ.
- Чисто блаженная, - сплюнула однажды с досады тетя Мила.
- У меня ребенок будет, мама, - сказала Капка.
- Дура! От детей одни неприятности…
- Ничего, может, ты его полюбишь…
Тетя Мила скривилась.
Юрка беременности жены обрадовался. Очень ему мальчика хотелось. Чтоб вырос – высокий, широкоплечий, и чтоб чуб кудрявый был. Без чуба – не та картинка.
Родилась девочка. С врожденным подвывихом бедра. Копия Капки, соответственно – без вести пропавшего много лет назад прохиндея.
- Вот живучая порода, - злилась тетя Мила. – Ну и кому этот уродец будет нужен? Капа, сдай ее в монастырь, там все равно, какая внешность.
- Я вас сам сдам в дом престарелых, как только здоровьице засбоит, - пообещал Юрка теще.
- Самого сдам, в милицию, плевое дело, - выставила руки в бока теща. – Ты ж тут без прописки живешь.
- А я от вас в Интернете спрячусь, - пригрозил Юрка, который работал программистом.
Теща еще не знала, что такое Интернет и на всякий случай испугалась.
Пока Юрка и тетя Мила каждый день выясняли отношения, Капка пеленала дочку. Девочке дали специальные распорки на шнуровке, надеясь, что подвывих удастся выправить. Каждый раз, меняя подгузник, Капка расшнуровывала распорки и снова зашнуровывала. Десять минут на все про все. Двадцать-тридцать раз за день. За ночь. Шнуровала и напевала:

Ты у меня одна, словно в ночи луна,
Словно в степи сосна, словно в году весна.
Нету другой такой ни за какой рекой,
Ни за туманами, дальними странами.

Крохотная краснощекая Иринка напряженно всматривалась в лицо матери, и в глазах ее младенчески неопределенного цвета вырастало что-то извечно мудрое, непостижимое человеческим разумом.
Юрка пробовал помогать жене, но его огромные ручищи не справлялись с распорками. Дочке было больно, и она плакала. Юрка злился. Руки его тряслись, и он чувствовал себя самым бесполезным человеком на свете.
- Что, папаша? – ехидничала теща. – Говорила вам: нечего детей заводить. Не слушались? Вот и шнуруйте.
- Вы бы помогли, - с трудом сдерживая ярость, предлагал Юрка.
- Не могу, - вежливо отказывалась тетя Мила. – У меня третья группа инвалидности. Голова кружится.
- Эгоизм у вас третьей группы…
- Капа, ты слышишь, что он мне сказал, твой бугай?!
- О! Уже в бугая вырос, - радовался Юрка. – А начинал со сморчка такого…
Юрка лелеял надежду, что в один прекрасный день тещу – с пробитой головой – хватит кондрашка. Тогда она будет лежать тихо-тихо в своей комнате и не отсвечивать.
Тетя Мила лелеяла надежду, что зять запутается в шнурочках и сбежит.
А Капка ходила по врачам: подвывих у дочки никуда не исчезал.
В два года Капка с Иришкой уехали в ортопедическую клинику на операцию.
- Трудно было? – задавала я Капке дурацкий вопрос.
- Ха! Больничные стены для меня как родные… Как будто на работе, только без выходных…
Темные круги под глазами и заострившийся нос говорили о другом. Но Капка – вы помните – жаловаться не привыкла.
Операцию сделали неправильно. Подвывих остался. Иринка ходила на крошечных костылях, переваливаясь, как кряква.
Как прожили полгода без Капки теща с зятем – неизвестно.
Капке они ответили хором:
- Хорошо!
Но не смотрели друг на друга.
А Капка заметила, что посуды на кухне резко убавилось, и косяк в ванной залатанный.
Когда Иринка отложила в сторону костыли, слегла тетя Мила.
- Я как та птичка из поговорки, - резюмировала Капка. – Хвост вытащила – клюв увяз…
А все из-за жары: страшной тяжелой жары, от которой трескалась земля и листья на деревьях сворачивались в колючки кактусов. Утром тетя Мила ушла, как обычно, на работу, а через два часа Капка принимала в неврологии собственную мать с инсультом. Травма головы не прошла бесследно.
Юрка от счастья впервые запил. Готовился тещу закопать и порвать два баяна на ее могиле. Как тут не запить?
Но тетя Мила проявила свою обычную твердость характера и буквально воскресла из мертвых, к Капкиной радости и зятевой печали.
- Что, зятек, не вышло по-твоему? – полюбопытствовала тетя Мила, едва переступив порог дома.
- Честно, Людмила Семеновна, не ждал от вас такой подлости, - признался Юрка, слегка похмельный и обрюзгший.
Теща повела носом, точно гончая на охоте:
- Ты теперь еще и пьешь?
- Пью. Честно, пью, Людмила Семеновна.
- Не ждала от тебя, зятек, такой подлости…
Она проковыляла в свою комнату, легла на старый диван и стала рассматривать трещинки на потолке.
Юрка пожал плечами и ушел за добавкой.
Капка села на кухне, опустила голову на руки и впервые за много-много лет заплакала.
А потом почувствовала, что ее гладят по коротко стриженым волосам.
Подняла глаза - рядом Иринка. Правый бок чуть оттопырен – подвывих.
- Не плачь, мама, - сказала девочка. – Я тебя люблю. Очень-очень. Правда.
Капка посадила дочь на колени, крепко обняла – худенькую, с просвечивающими позвонками-катушками:
- Я тоже тебя люблю… Ты – моя инъекция любви.
Иринка ничего тогда не знала о душевной дистрофии, которая давным-давно сразила наповал ее близких. Но возможно именно тогда своей светлой детской душой, открытой ко всему хорошему, она уловила, от чего так страдает ее мама и – главное – как можно ей помочь.
Она росла на редкость смышленым ребенком, на редкость самостоятельным, в чем-то даже слишком серьезной, но ведь она исполняла великую миссию – была инъекцией любви.
Семилетняя Иринка однажды спросила у тети Милы:
- Бабушка, за что ты так не любишь мою мама?
Тетя Мила на пару мгновений потеряла дар речи. Иринка смотрела на нее в упор, не отводя серых, не возрасту проницательных глаз.
- С чего ты взяла, внученька? – фальшивым голосом произнесла, наконец, тетя Мила. – Я ее очень люблю…
- Нет, - решительно ответила Иринка. – Так – не любят….
Десятилетняя Иринка спросила у Капки:
- Отчего бабушка такая обозленная?
Капке, в отличие от тети Милы, не нужно было лгать:
- Потому что она очень несчастная.
- Почему?
- Потому что человеку для счастья всегда чего-то не хватает.
- Чего? – настаивала Иринка.
- Ну… Кому здоровья, кому денег, кому любви…
- С бабушкой все понятно, - поразмыслив, сказала Иринка. - А чего не хватает папе?
- Смирения.
- А что такое смирение?
Капка засмеялась, потрепала дочь по волосам:
- Я думаю, смирение – это умение принимать жизнь с миром.
- А это как?
- А так: очень просто и легко жить, когда у тебя нет проблем, несчастий, когда тебя окружают исключительно добрые, умные и любящие люди. Но в жизни иначе: и от проблем никуда не деться, и у каждого человека свои чудинки, странности, комплексы. Вот папа думает, что все его проблемы – из-за бабушки. И не понимает, что если рядом не будет бабушки, будет кто-то другой. А если принимать бабушку «с миром», и вообще всех людей – «с миром», то никто не помешает папе быть счастливым.
- Выходит, они несчастливы, потому что не умеют быть счастливыми? – спросила умная не по возрасту Иринка.
- Выходит так.
- А чего тебе не хватает для счастья?
- Покоя, - призналась Капа.
На ее лице отчетливо проступали следы многолетней усталости. Ведь семья – не работа, от нее нельзя взять отпуск.
Когда Капка вечером падала в постель, на краешек рядом с поддатым храпящим Юркой, ей на грани сна и яви виделся какой-то стоящий на холме бревенчатый дом на каменном фундаменте. Вокруг – старый сад. Пахнет прелыми листьями и натопленной баней. Над деревьями низко нависают осенние тяжелые облака. И от этой картины в капкиной душе наступали долгожданные мгновения покоя и тишины. Она даже придумала название этому холму-мечте – Капитолинский.
- Там очень хорошо, - рассказывала мне Капка. – Между яблонями можно натянуть гамак, и мама там могла бы лежать, дышать свежим воздухом, читать книжки. Иринка играла бы. Юрка занимался бы мужскими делами и не пил. А я бы сажала розы. Много-много роз…
- В чем проблема? – улыбалась я. – Купи дачу. Но сначала купи машину, чтобы было на чем домашних возить.
- Хорошая мысль! – воодушевилась подруга.
Через полгода она уже сдала на права и купила в кредит подержанный «жигуленок».
В свободное время мы с Капкой ездили по окрестностям и искали подходящий домик с подходящим участком. Варианты были самые разные, но подруга оказалась очень придирчивой.
- Ну как можно иметь дачу в деревне Дурнево! – восклицала Капка, пока «жигуленок» со стоном и скрежетом пробирался по разбитой сельской дороге. – И вообще дом не на холме.
- Сдался тебе этот холм! – сердилась я. – Что за блажь?!
- Это не блажь. Это мечта. А мечты должны исполняться в точности.
- Тогда ты точно никогда не купишь дачу. Идеальных вариантов не существует.
- Мы просто плохо ищем.
Капке минуло тридцать. Она стала тоньше и суше, первые морщинки собрались в уголках глаз, но ее внутренний свет не погас под давлением обстоятельств. Она по-прежнему еще надеялась на что-то, и ее вера в любовь как в единственное средство исцеления душевной дистрофии порой раздражала меня. Пора бы спуститься с небес на землю и признать свое поражение: ее инъекции любви домашним – пустая трата времени. Потому что вместо душ у них бездонные черные дыры: сколько ни закачивай в них самого лучшего, самого светлого – все поглотят и не наполнятся ни на йоту.
- Для твоих домашних единственное лекарство – скалкой по голове, - вразумляла я Капку. – Один раз взбунтуешься – и они присмиреют. Вот увидишь. У меня муж, когда начинает терять чувство реальности, я его лечу скандалами. Один раз даже посуду поколотила. Правда, не об него, а об стену. Зато потом месяц меня не доставал придирками.
- Не хочу скалкой, - лениво отзывалась Капка. – Не хочу посудой. Не хочу с волками жить и по-волчьи выть. Это неправильно.
- Правильно – вот так терпеть, на своей горбушке их тащить?
Капка не злилась на меня:
- Послушай, Ленка, я не тащу их никуда. Я – капа.
- Что-о?!
- Ну это штука такая, которую боксеры перед боем в рот вставляют, чтобы ненароком язык не откусить. Прослойка. Вот и я – прослойка между мамой и Юркой, между Юркой и Иринкой, даже на работе – прослойка между врачами и пациентами. Кто-то должен быть капой, иначе люди друг друга сгрызут.
- Да почему же именно ты?!
- А если больше некому?
Мне хотелось постучаться головой об стенку.
Когда Иринке исполнилось тринадцать, Капка снова уехала с ней в ортопедическую клинику.
На этот раз все прошло хорошо. Вот только держать Иринку, загипсованную от пояса до коленей, в больнице никто не стал – отправили домой: приедете, когда нужно будет гипс снимать.
Иринка свою неподвижность сносила терпеливо. Каждый день к ней приходили учителя, Юрка купил дочери плеер с наушниками и телевизор, чтобы она не скучала. Тетя Мила наотрез отказалась ухаживать за внучкой:
- У меня руки болят. Коленки болят. Все болит.
Капка взяла руки матери, внимательно осмотрела их и сказала:
- Давай-ка, мама, мы с тобой пройдем обследование.
- Еще чего! Это просто – старость.
- Мама!
- Тебе болячек мало? Не ищи их там, где их нет!
Прошло несколько месяцев, и тетя Мила оказалась в неврологии с диагнозом ревматоидный артрит. Болезнь развивалась стремительно. Каждый шаг отзывался страшной болью, пальцы рук скрючило – тетя Мила с трудом держала ложку в руке.
К тому времени, когда с Иринки сняли гипс и поставили на костыли, тетя Мила уже находилась на постельном режиме со второй группой инвалидности.
Это была самая тяжелая больная на капкином жизненном посту.
Свою болезнь тетя Мила никак не могла принять. Ей казалось, что судьба к ней несправедлива и оттого каждое утро начинала с проклятий в пустоту. Она и раньше себе не нравилась, а теперь и вовсе ненавидела: и свои скрюченные пальцы, и свои измученные суставы, и свое лицо, на котором закрепилось высокомерно-брезгливое выражение.


"Не жили мы никогда хорошо, не надо было и начинать..." (В. Шукшин)
 
kilovattДата: Вторник, 23.06.2009, 15:30 | Сообщение # 4
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 162
Репутация: 5
Статус: Отключен
Лежачую тетю Милу одолевают мрачные мысли. Она не отгоняет их, напротив – охотно пускает внутрь. Это похоже на зубную боль, которую можно усилить, раскачивая зуб. Скудное развлечение, но лучше, чем ничего.
Когда тете Миле становится скучно и досадно, что на нее, лежачую, уже lдвадцать минут никто не обращает внимания, она выкликает дочь грозным голосом:
- Капитолина, поди сюда!
Капка откладывает дела в сторону и, засунув ноги в расшлепанные тапки, послушно бредет в комнату матери.
- Капитолина, ты дура! – строго говорит тетя Мила. – Зачем ты вышла замуж за это ничтожество?
- Ма-ам…
- Где была твоя голова?!
- Ты же сама возмущалась: почему это он в гости просто так пришел…
- Правильно! Потому что в мое время порядочные мужики сначала женились, а потом уже ходили в гости.
Капка старается сохранить невозмутимое выражение лица, но в глазах проскакивают предательские смешинки.
- Что ты смеешься? – мгновенно вскипает тетя Мила. – Никакого почтения к старшим. Иди отсюда.
Капка уходит в детскую.
Тетя Мила возмущенно поворачивается на спину и смотрит в давно небеленый потолок. Если б она могла ходить, то сию секунду выкинула бы Юрку-дармоеда вон на улицу. И сказала бы напоследок: «Прохиндей! Все вы мужики одним миром мазаны!» Картинка как живая встает перед глазами тети Милы, но она понимает, что даже если у нее хватит сил встать с постели, то выкинуть бугая Юрку никак не получится. Ею снова овладевает досада, и она раздраженно нажимает кнопку телевизионного пульта. В конце концов она уже научилась разговаривать с телевизором.
Но и телевизор не радует. Тетя Мила смотрит на экран пустыми глазами, а сама обдумывает очередное несправедливое обстоятельство.
- Капитолина! Поди сюда!
Капка снимает фартук на кухне, откладывает в сторону поварешку и плетется к матери.
- Капитолина, ты дура! Ты могла бы стать врачом, и я сейчас была бы здорова. А ты всего лишь навсего медсестра. Только горшки таскать научилась. Никакой пользы от тебя.
- Мам, ты забыла. Тогда время было трудное.
- Я все помню! – высокомерно отвечает тетя Мила. – Проще всего прикрываться обстоятельствами. А на самом деле ты – неудачница.
- Неудачница, – миролюбиво соглашается Капка.
- Ну что ты все лыбишься?! Иди отсюда!
Капка смиренно идет обратно на кухню. Проходит мимо детской, где, обложившись учебниками, лежит Иринка, и весело подмигивает дочери. Та посылает в ответ воздушный поцелуй. Они похожи на двух заговорщиц. Цель их заговора – не поддаться унынию и тоске, которая подобно угарному газу сочится из комнаты тети Милы. В другой комнате перед монитором компьютера сидит Юрка с покрасневшими от напряжения глазами. Иногда он прикладывается к бутылке пива, чтобы снять усталость. К вечеру он пьян и зол.
Капка печет воздушные заварные пирожные и подмурлыкивает себе под нос что-то оптимистическое, не подозревая, что судьба уже приготовила для нее новые обстоятельства. правда, она не стала банально стучать в дверь. Она позвонила по мобильному.
- Ничего не предвещало несчастья, - рассказывает Капка с неизменной улыбкой на губах. – Обычный день. Обычные хлопоты. И вдруг… Звонок на мобильный. Номер неопознанный. Говорю вежливо: алле? А мне оттуда: Капа? Здравствуй, доченька, это твой папа… Хорошо, что я на табуретке сидела. Могла бы запросто упасть от избытка чувств.
- Он откуда взялся?
- А я спрашивала? – удивляется Капка. – Говорит: вот, мол, приехал в ваш город по делам, остановился в гостинице «Центральная», приходи, посмотри на меня, старика.
- Я бы послала куда подальше.
- Не… Я бы от любопытства умерла. Столько лет слышать про «этого прохиндея» - и ни одним глазком на него не взглянуть?! Я пошла. Сразу же пошла. И знаешь что? Как он дверь открыл, я тут же поверила, что он – отец. Прохиндей прохиндеем. Нос уточкой и брови над переносицей срослись. Как в зеркало посмотрелась.
- И что?
- Ну, посидели с папой, выпили малек винца, чтобы хоть как-то разговориться. И тут он меня ошарашивает: дорогая моя Капочка, меня жена из дома выгнала, жить мне негде, работы у меня нет, поскольку я инвалид, после автомобильной аварии на один глаз ослеп, поэтому, доченька, забери меня к себе по-хорошему, а то я на тебя в суд подам и алименты потребую.
- Скотина!
- Я говорю: что ж ты сразу с угрозами, папочка? Я тебя возьму, конечно, только не сегодня – надо тебе место приготовить. И потом – предупреждаю: жить будешь в одной комнате с мамой.
- А он?
- А он – грудь колесом, руки вот эдак сложил и говорит: требую отдельной комнаты!
- А ты?
- А я говорю: могу предложить делить комнату с внучкой, но туда вторая кровать не поместится, поэтому спать будешь на полу. Могу предложить еще край дивана подле Юрки. Он, когда трезвый, ничего смирный, а когда пьяный – едва один на этом диване помещается.
- Где же он, этот герой – карман с дырой?
- Завтра привезу.
- Капка, ты правда – дура. Зачем тебе нужен этот прохиндей? К тому же без жилплощади и слепой на один глаз…
- Пригодится, - важничает Капка.
- Ой сдается мне, что будет он у вас тут как один козел из сказки – прожорливым гостем…
- Отец все же…
Тетя Мила была чрезвычайно заинтересована перестановкой, которую Капка в тот же вечер затеяла в ее комнате.
- Ты зачем тут еще кровать поставила? Ей сто лет в обед, она на балконе простояла после смерти отца, выцвела и рассохлась.
- Надо, - скупо отвечала Капа.
- А в шкафах тебе чего надо? Кому полки освобождаешь?
- Мало ли…
- Юра! Юра, хоть ты объясни, чего эта сумасшедшая затеяла!
- А я в курсе? – пыхтел зять, собирая кровать с помощью гвоздей и молотка. – Сказала: надо…
- Кому надо?! Вы тут что себе позволяете?! Это мой дом! Здесь все – мое! Все вы тут – из милости моей находитесь. А вот как выкину всех вон! Всех вон!
- Мама, не кричи, давление поднимется…
- А пусть поднимется! – распаляла сама себя тетя Мила.
- Кондрашка хватит, - обрадовался Юрка.
- Моя кондрашка! Захочу – хватит, захочу - нет!
Юрка аж молоток в сторону отложил и с признательностью уставился на тещу: вдруг не обманет?
- Мам, чаю хочешь? – миролюбиво предложила Капка.
- Не надо мне вашего чаю, - обиделась тетя Мила. – Вы туда цианистого калия подсыпете когда-нибудь… Поди и место на кладбище заказали…
И заплакала, прикрыв лицо носовым платком так, чтобы одним глазом видеть реакцию домашних.
Капка пожала острыми плечами и пошла на кухню.
Юра, прихватив молоток и гвозди, отправился следом.
- Злые! – закричала вслед тетя Мила. – Злые и бессердечные люди! В дом инвалидов сдамся – там и то лучше будет…
Иринка в детской надела наушники и сделала музыку погромче.
Следующим утром прохиндей торжественно вошел в дом, споткнувшись на пороге и едва не свалив на пол вешалку.
Поставил в прихожей чемоданчик – наверное, тот самый, с который когда-то бежал от беременной тети Милы.
Огляделся:
- Бедненько…
Из своих комнат вышли Иринка и Юра.
- Это что за хрен с горы? – удивился Юрка, рассматривая жиденького человечка с большими залысинами, на вид – прохиндея, от которого давно отвернулась удача.
Человечек тоже внимательно рассмотрел обрюзгшего богатыря Юрку через очки с линзами, достойными астрономических телескопов, выразительно втянул ноздрями кислый запах перегара:
- А я ваш тесть, уважаемый, - и прищелкнул каблучками стоптанных ботинок. - Виктор Васильевич.
- Обалдеть! – изумился Юрка. – Чаю попить зашли?
- Не откажусь…
- А в чемодане – сахар?
- В чемодане – мои вещи, - строго сказал прохиндей, снял очки и протер их платком не первой свежести.
- Поня-атно…
И Юрка спрятался обратно за компьютер.
Капка подхватила прохиндейский чемодан и внесла его в комнату матери:
- Сюда проходите…
Соседи потом рассказывали, что крик тети Милы был слышен на всю улицу. Уж она костерила прохиндея непотребными словами, уж рыдала, хваталась за сердце, грозилась умереть сию же секунду… Да что толку? Капка – вся в папашу, такая же черствая и бессердечная – на истерику тети Милы особого внимания обращать не стала. Дождалась, когда мать обессилеет, уколола успокоительное, давление померила. И сказала, строго глядя на мать и прохиндея:
- Как хотите, находите общий язык. Не моя вина, что вам приходится жить теперь вместе, но скандалов и драк не потерплю. Если что – оформлю над обоими опеку и будете вы у меня недееспособными, ясно?
Тетя Мила и прохиндей только глазами вытаращили на свое чадо.
- Хорошо ты дочку воспитала, - сказал прохиндей тете Миле.
Та взяла с прикроватного столика тарелку с салатом и бросила в прохиндея. Целилась в голову, но промахнулась.
Прохиндей обиделся и решил никогда не разговаривать с тетей Милой. Так и молчал до самого ужина.
Не знаю, в самом ли деле Капка надеялась найти прохиндею практическое применение или просто утешала себя, но поначалу толку от дяди Вити не было никакого. Напротив – хлопот прибавилось, потому что прохиндей оказался чрезвычайно инициативным. Он охотно вставал к плите и пробовал что-то готовить, но блюда его невозможно было не то, что кушать, - даже нюхать. Он пытался мыть посуду, но по слепоте своей промахивался мимо раковины или сушилки, и по полу разлетались десятки острых фаянсовых осколков.
Пенсия по инвалидности у дяди Вити была крошечная, зато в голове его теснились сотни идей, как легко и быстро разбогатеть. Он щедро делился своими замыслами с дочерью. Капка слушала внимательно, согласно кивала головой. Но поскольку каждый замысел прохиндея начинался словами «нужен первоначальный капитал», Капка перестала держать в доме наличность.
Впрочем, польза от прохиндея все-таки была. С его появлением в доме тетя Мила забыла о пьющем зяте, о дочери-неудачнице, о внучке на костылях. Ее мир сузился до размеров дяди Вити.
Вечерами из комнаты взрослых доносились негодующие вопли тети Милы:
- Какая я тебе Люся? Где ты здесь Люсю видишь? Я – Мила! Имя такое хорошее – Мила! Нашел себе Люсю! Люсю-люстру…
- А дочь Капитолиной назвать, это как, Люся?
- Моя дочь – как хочу, так и называю!
Когда у тети Милы начинали болеть голосовые связки, она включала телевизор, пульт от которого превратился в символ семейной власти – его тетя Мила никому не отдавала, а на ночь прятала под подушку.
Она презирала стосерийные сериалы, но не могла допустить, чтобы дядя Витя смотрел футбол или чемпионат по бильярду. Желание досадить ближнему перевешивало нелюбовь к плоскому «мылу». Тетя Мила невыразимо страдала, выслушивая стоны и всхлипы очередной упитанной смуглой доньи Хуаниты, и искренне предлагала ей обменяться местами. Прохиндей тоже страдал и, закатив здоровый глаз в потолок, предлагал обменять слепоту на глухоту.
Устав от присутствия тети Милы, вздыхающий прохиндей отправлялся в гости к зятю в соседнюю комнату.
Юрка сидел, приклеенный к монитору, и разгонялся пивом. Запах перегара впитался в стены, ковер, постельное белье. Можно было захмелеть от самого воздуха.
- Пьешь? – грустно интересовался прохиндей.
- Пью, - не отрицал Юрка.
- Наливай.
Юрка, не отрываясь от компьютера, шарил рукой возле стола, находил початую бутылку пива и не глядя протягивал тестю.
Запах усиливался, каменел.
Капка, закончив дневные дела, уходила к Иринке, стелила на пол матрас и сворачивалась там клубочком. Она долго не засыпала. Иногда ее посещали печальные мысли, что души ее домашних действительно похожи на черные дыры, и все усилия тщетны. Но на кровати спала, подложив под нежную щеку тонкую белую руку Иринка, и Капка умирялась: не мне, так хоть дочери выпадет лучшая доля.
Она не подозревала, что дочь не спит, а раздумывает, чем помочь матери. В конце концов, от прохиндея Иринка унаследовала не только внешность, но и авантюрное мышление. Иринка чувствовала, что ответ на семейные вопросы лежит на поверхности, что простые решения – самые верные, но увидеть простое в сложном никак не могла.
Ответ пришел сам собой, по наитию.
За несколько дней до Нового года Капка, отправившаяся на корпоративную вечеринку, пропала без вести. Ушла к пяти вечера, а к восьми еще не вернулась.
- Напилась, - предположила тетя Мила. – У них, медиков, так принято: чистый спирт, соленый огурец и, как следствие, половая распущенность. Ира, заткни уши.
- Не выдумывай, - отвечал прохиндей. – Наша Капа никогда не напивается.
- Что значит «наша»? – возмутилась тетя Мила. – Не сбежал бы тридцать лет назад, была бы «наша».
- Дурочка! Я ж тебя спасал.
- Это как?
- Я тогда валютные дела проворачивал, - признался прохиндей. – Меня посадили первый раз сразу, как я от тебя ушел.
Тетя Мила побледнела и принялась нащупывать на столике сердечные капли:
- Что значит «первый раз»? Что это значит, Витя?
- Потом был второй, - позевывая ответил прохиндей.
Тетя Мила заплакала:
- Где эта пьяница Капа? Придет – убью.
Ей было страшно остаться один на один с бывшим зэком.
Прохиндей пошел на кухню за стаканом воды, но на обратном пути запнулся о порожек. Стакан разбился в коридоре, вода расплескалась. Прохиндей расстроился. Тетя Мила заплакала громче: она была уверена, что зэк, обманом затесавшийся в их семью, сейчас всем перережет глотку «розочкой» из разбитого стакана. Иринка подхватила костыли и пошла за тряпкой.
- Дайте мне мобильный! – сквозь слезы закричала тетя Мила. – Сейчас я ей устрою!
Но вежливый холодный голос в телефонной трубке сообщил: «Абонент временно недоступен. Попробуйте позвонить позднее».
- Дрянь! – заорала тетя Мила и швырнула мобильный в прохиндея. Целилась в голову, но промахнулась: прохиндей уже научился уворачиваться от летящих в его сторону предметов. Иринка домыла пол в коридоре и приковыляла к бабушке с дедушкой. Села на пол, неловко выворачивая больную ногу, и стала собирать из кучки запчастей полноценный мобильный.
Медленно, нехотя двигались стрелки часов над телевизором. С улицы доносились возбужденные голоса, трещали хлопушки. Кто-то включил громкую музыку, и тяжелое «бумц-бумц-бумц» наполнило заснеженный двор.


"Не жили мы никогда хорошо, не надо было и начинать..." (В. Шукшин)
 
kilovattДата: Вторник, 23.06.2009, 15:31 | Сообщение # 5
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 162
Репутация: 5
Статус: Отключен
Дядя Витя выключил свет в комнате. Беззвучно мерцал экран телевизора. Тетя Мила рыскала рукой под подушкой в поисках пульта.
- А зря вы ее ждете, - вдруг сказала Иринка.
Дедушка и бабушка вскинулись.
- Ты о чем это? – настороженно спросила тетя Мила.
- Значит, вы не в курсе… Вы ничего не видели…
Дедушка и бабушка растерянно переглянулись: они в самом деле ничего не видели, потому что одна – лежачая, а второй – полуслепой.
- Мамку-то который день шикарная иномарка с работы привозит. За рулем – один хороший человек.
- К-какой человек?
- Дядя Миша. Одноклассник мамы. Он теперь в Штатах живет, высокую должность там занимает. Ни где-нибудь работает, а на Капитолийском холме, - безмятежно врала Иринка, изумленно прислушиваясь к себе: слова сами собой слетали с ее обычно честного языка. Врать нехорошо, но почему-то никаких угрызений совести девочка не испытывала.
- И что?
- Замуж зовет. Говорит: таких женщин, Капитолина Викторовна, на белом свете нет, вы у меня одна такая.
Тетя Мила покопалась под подушкой и достала носовой платок:
- Господь услышал мои молитвы! Неужели…
Иринка на секунду запнулась: вводить бабушку в такое заблуждение не входило в ее планы. Но язык уже молол дальше:
- Нет, бабушка, нас в Америку не возьмут.
- Почему?!
- Дядя Миша сказал: только вы, Капитошенька, со мной поедете.
- А мы?
- А нам сиделку наймут, - безжалостно соврала Иринка. – Потому что там – приемы, банкеты, светская жизнь. Нами заниматься некогда.
- Ерунда, - неуверенно возразила тетя Мила. – Капка нас не бросит. Вот его, слепого, может, бросит, и того, который за компьютером сидит с оплывшей мордой – конечно, бросит. А нас, деточка, не бросит.
- Бросит.
- Почему? – возмутилась тетя Мила. – Мы же ее семья!
- Семья, - согласилась Иринка. – Но вы сами подумайте: зачем мы ей?
Тетя Мила открыла рот, чтобы выложить миллион доводов, зачем они нужны Капке, но растерялась.
Зачем Капка нужна им – было понятно и очевидно.
А вот зачем они были нужны Капке – было действительно непонятно.
Прохиндей, которого в Америку не брали ни при каких обстоятельствах, бросился выручать тетю Милу. Он тоже открыл рот, но впервые ничего умного в его авантюрную голову не приходило. Приходили всякие глупости: чтоб было за кем ухаживать или чтоб жизнь малиной не казалось. Такими доводами разве можно убедить Капку и ее американца?
Застыл за дверями комнаты никем не замеченный Юрка, вылезший из своей берлоги в поисках допинга. Он искал свои нужные слова, но их не было. Он подумал, что надо поискать ответ в яндексе, но сообразил, что яндекс не поможет.
В доме повисла плотная тишина.
Стрелки часов замерли.
Повалил густой влажный снег.
Тетя Мила заплакала по-настоящему: безмолвно, отвернув лицо к стене.
Дядя Витя сидел на постели бывшей жены, уставив неподвижный взгляд в пол. Рука его, шершавая, с тяжелыми венами, нащупала изуродованную артритом руку жены и осторожно сжала ее.
Иринка смотрела в окно. На лицо ее падал голубоватый отсвет снега, и глаза ее были бездонными и мудрыми, как у иконы.
Далеко за полночь раздался звук мотора, шуршание шин.
С трудом поднялась с постели тетя Мила. Дядя Витя под руку подвел бывшую жену к окну, приобнял за правое плечо. На кухне из-за занавески смотрел на улицу Юрка, сжимая в руке неоткрытую бутылку пива.
У подъезда стояла иномарка: большая, темная, залепленная снегом. Щелкали «дворники». Фары чертили на сугробах желтые полосы.
Из машины вышла сияющая Капка. Что-то сказала водителю. Хлопнула дверцей. Послала озорной воздушный поцелуй. Замахала рукой.
Машина помигала в ответ фарами и скрылась из виду.
Капка вошла в подъезд.
Домашние бросились врассыпную по кроватям.
Когда Капка почти бесшумно открыла замок, все уже лежали на своих местах, закутавшись в одеяла, и сопели, притворяясь спящими.
Капка отправилась в ванную. Зашумела вода. А потом из-за двери донесся звонкий Капкин голос:

Ты у меня одна, словно в ночи луна…

Иринка заулыбалась и повернулась на бок, подложив тонкую руку под щеку.
Вскоре в коридоре раздались тихие шаги Капки.
Тетя Мила покрепче зажмурила глаза.
Она почувствовала, как дочь поправляет ей одеяло и нежно целует в седую макушку.
А прохиндей узнал, что Капка бережно гладит его, спящего, по щеке.
Юрка подглядел, как жена открывает на ночь форточку, чтобы выветрить из комнаты запах спиртного, и задергивает шторы, чтобы пьяному мужу не надуло шею.
И только Иринка не открыла для себя ничего нового, но была этому рада: значит, она знает маму лучше других.
Ничего не подозревающая Капка постелила себе на полу, но легла не сразу, залюбовавшись снежными хлопьями в бархатной ночи. Она смотрела за окно, и по лицу ее блуждала смутная улыбка счастливого человека.
О том, что никакого русского американца в капкиной жизни нет, домашние догадались быстро.
Иринке хотели устроить головомойку, но не смогли.
Потому что независимо от того, существует ли дядя Миша с Капитолийского холма, ответа на вопрос, зачем они нужны Капке, все равно не было.
В канун Нового года, когда в моей семье последние приготовления к празднику завершились, позвонила Капка:
- Зайди хотя бы ненадолго.
- Всенепременно, - откликнулась я. – У меня столько подарков для вас!
- Не знаю, нужны ли нам подарки, - странным голосом сказала Капка. – Наверное, нам нужно что-то психотропное…
Картина, которую я наблюдала в тот вечер в капкином доме, меня встревожила.
В ожидании полуночи дядя Витя и тетя Мила мирно играли в дурака. Причем тетя Мила всякий раз выигрывала. Это, конечно, было неудивительно: прохиндей одним глазом ничего не видел. Удивительно, что дядя Витя, проигрывая, улыбался, хотя и с некоторой натугой.
Трезвый Юрка с Иринкой наряжали елку. Я даже не знала, что было более впечатляющим: трезвый ли Юрка, Юрка ли с дочерью или Юрка с елочными шариками в руках.
Домашние неловко перешучивались, тщательно обдумывая свои фразы, чтобы не нарушить хрупкого равновесия в семье.
Капка в синем простеньком платье сидела на кухне и растерянно смотрела на меня:
-Что с ними?
- Не знаю, - сказала я. – А давно это случилось?
- Вторая неделя пошла. Я на вечеринку нашего отделения ходила. Потом пошли гулять по городу с бенгальскими огнями, я одноклассников встретила. Они на машине. Говорят: давай отвезем домой. Приехала: все спят. Тихие такие. Задумчивые. А утром проснулись – и стали такими… заколдованными…
- А ты радуйся, – посоветовала я. – Вдруг действие волшебного зелья скоро закончится?
Капка засмеялась. Закинула руки за голову, сладко потянулась:
- Ленка, а правда они у меня хорошие?
Я высунула нос из кухни, посмотрела в приоткрытую дверь на заядлых картежников, на трезвого Юрку и Иринку, отложившую в сторону костыли. Перевела взгляд на Капку:
- Насчет черных дыр я, кажется, была неправа…
Насчет волшебного зелья я тоже ошибалась. Чем бы ни заколдовали капкиных домашних, они не спешили расколдовываться. Было забавно видеть со стороны, как неумело пытается выговорить слово «спасибо» тетя Мила. Как неуклюже суетится у постели бывшей жены прохиндей с благостным выражением лица. Как жадно смотрит на пивные ларьки Юрка, но как стоически проходит мимо.
Весна была ранняя. Снег сошел за несколько дней. Быстро высохли лужи.
В мае шумно отпраздновали мой день рождения. Отмечали три дня. Посадочных мест на моей кухоньке не хватало. Гостей пристраивали на импровизированную лавочку из бывшей книжной полки и двух табуреток.
В июне я ушла в отпуск. Мечтала куда-нибудь съездить, отдохнуть, но домашние дел не отпускали.
В обычное июньское утро позвонила Капка.
- Ленка, у тебя какие планы на сегодня?
- Никаких.
- Поехали со мной?
- Поехали, - соглашаюсь я.
- А почему ты не спрашиваешь, куда? – загадочным голосом спрашивает Капка.
- Куда?
- Какая разница!..
Через полчаса «жигуленок» ползет по загородной дороге, мимо знакомых деревень и сел.
Еще через час он сворачивает направо и навстречу нам появляются удивительные указатели: Солнце, Тайга, Благодатовка. Наконец мы въезжаем в деревушку с названием Ягодка. Длинная улица, разноцветные домики, густая зелень. В пыли роются разморенные жарой куры.
- Красотища! – радуюсь я.
Капка хитро щурит левый глаз.
«Жигуленок» забирается все дальше и дальше и останавливается на холме у обычного почерневшего от старости забора.
Капка колдует несколько минут над замком, гостеприимно распахивает калитку:
- Велкам!
Передо мной – бревенчатый дом на каменном фундаменте. Старый сад соток на пять. Покосившаяся банька. Обветшалая сарайка. За домом – усад. С холма открывается дивный вид на поля. Небо – бездонное, голубое, ликующее.
За моим плечом стоит Капка. Глаза – насмешливые.
До меня начинает что-то доходить:
- Капка, ты нашла подходящий вариант?
- Нашла, - смеется Капка.
- Купила?!
- Нет…
- Не понимаю…
- Это – мое наследство.
Оказывается, несколько лет Капка ухаживала за одной старой женщиной.
- Она умерла полгода назад. Мне позвонил председатель сельсовета местного. Сказал: квартиру в городе она оставила своей подруге, а мне отписала этот дом. Мы подождали, не объявятся ли другие наследники. Вчера полгода истекли. Председатель позвонил и сказал: приезжайте оформлять бумаги. Так что ты тут осматривайся, а я в сельсовет за бумажками.
Капка находит ключ от ржавого замка под половицей крыльца и уходит, оставляя меня с разинутым ртом.
Я с трудом отпираю разбухшую дверь, и она жалобно стонет, когда я вхожу в темные душные сенки. В нос ударяет спертый запах квашеной капусты и ветоши. Почти на голову мне с грохотом сваливается чердачный кот неопределенного цвета. Он голоден и свиреп. Желтые глаза его горят в сумраке как крошечные фонарики.
Изнутри дом просторен: две горницы, кухня, летняя терраска. Свет почти не проникает сквозь грязные окна. Углы оплела седая от пыли паутина.
Я нахожу в платяном шкафу волглый ситцевый халатик, переодеваюсь.
Выставляю двойные рамы, переложенные серой ватой, и дом наполняется солнцем и свежестью. Затапливаю русскую печь, чтобы изгнать сырость. Приношу колодезной ледяной воды, в которой неохотно растворяется стиральный порошок. Из ветошек отбираю пригодные тряпки.
Вскоре приходит Капка, швыряет документы на кухонный стол, сбрасывает белоснежную летнюю рубашку с коротким рукавом, остается в джинсах и полотняном лифчике.
Мы работаем споро и весело.
Сиюят вымытые стекла. Уютно пыхтит печка, нас обдает легким жаром. Скрипит отскобленный от многолетней грязи пол. Ворчат недовольные пауки, изгнанные с насиженных мест. Посмеиваются настенные ходики. Скользят по стенам солнечные зайчики. Я блаженствую, и Капка блаженствует.
Завершив труды, мы разводим в усаде костерок из сухих веток и нескольких поленьев, уцелевших в сарайке. Собираем среди мокрицы и осота зелень: многолетний лук, петрушку и укроп.
Сад полон чудес.
Под одной из яблонь Капка находит отмирающие листья тюльпанов, бежит за лопатой в сенки, и через несколько минут на ее ладонях – пригоршня заплетенных в тугой ком луковиц, не имеющих сил цвести. Капка разбирает их, оставляет просушиться на крылечке. На будущий год тюльпаны непременно зацветут. Рядом с тюльпанами – клад луковиц нарциссов и ирисов. У дома осыпаются огненные загустевшие пионы. В крапиве торчат стрелы лилий с бутонами-наконечниками. Но самое главное чудо ждет нас за банькой.
Там, прямо на компостной куче, стоит усыпанный белоснежными цветами розовый куст. Должно быть, чья-то рука в шутку или по недосмотру воткнула черенок в компост. Он выжил, хотя одичал, и верхние плети его побило морозом. Но он тянулся к солнцу, жмурился от удовольствия под теплыми лучами и цвел всякой непогоде назло.
Капка плакала над ним. Обрезала дикие и сухие побеги. Полила отстоянной мутной водой из садового бачка и поклялась, как только цветение закончится, перенести куст на самое лучшее место в саду. Куст благоухал в ответ. Подрагивали благодарно изящные чашечки цветов. Они хотели любви, ждали ее и, наконец, обрели.
На углях мы печем картошку и жарим сосиски. На аромат выскакивает из травы чердачный кот. Оказывается, он рыжий, проворный и агрессивный от голода. Сосиски ловит на лету и скалит белоснежные клыки.
- Душман, - веселится Капка. – В следующий раз мы его отловим и вымоем. Будет на нормального кота похож.
- Он тебя в кровь исцарапает.
- Характер! А мы его любовью и нежностью исправим.
Солнце клонится к горизонту.
Ветер треплет наши волосы, и стелет дым от костра по земле.
- Господи, какая красота! – восклицает Капка.
Она стоит на самой вершине холма, посреди усада, распахнув руки, как крылья неведомой птицы. Хлопает на ветру белоснежная рубашка, обтекает маленькую женскую грудь, впалый живот, узкие, как у подростка, бедра.
Босая Капка поднимается на носки, и мне кажется, будто ветер отрывает ее, такую невесомую , от земли, поднимает вверх, к голубому безоблачному небу, и Капка парит над зеленым заливным лугом, над мерцающей золотом лентой реки и черным ельником, тесьмой настроченным вдали.
Она парит в белоснежной рубашке, застиранных джинсах. Мелькают ее пятки, испачканные глиной. Она благоухает духами и розами.
Ей хорошо.
Ей нисколько не трудно парить над этой землей, потому что Капка – душа…
Душа, способная вместить в себя всю красоту мира и людей. Способная нести на себе грехи и страсти своих ближних без укора и раздражения. Способная исцелять терпением и любовью. Душа, которую не замарает зло, ибо зла она не ведает, не чувствует, не понимает и – не принимает.
Чистая, как горный родник, душа с пятками, испачканными глиной.
Я любуюсь невероятным полетом Капкиной души и сглатываю сладкие пряные слезы. Я счастлива от одной возможности прикоснуться к чистоте.
В город мы возвращаемся почти на закате.
Капка, приоткрыв окна машины и выставив наружу левый локоть, затягивает:

Ты у меня одна, словно в ночи луна…

Я подхватываю:

Словно в степи сосна, словно в году весна.
Нету другой такой ни за какой рекой,
Ни за туманами, дальними странами…

Мы поем во всю силу своих тридцатилетних легких. За нами поднимаются клубы густой серой пыли.
Вслед машине с надеждой смотрит Капитолинский холм – награда за исцеление душевной дистрофии в отдельно взятой семье…

2008 год


"Не жили мы никогда хорошо, не надо было и начинать..." (В. Шукшин)
 
Форум сайта Октябрьская.ру » станица Октябрьская » Православный форум Михаило-Архангельского храма станицы Октябрьской » "КАПИТОЛИНСКИЙ ХОЛМ" - просто рассказ
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright by Октябрьская.ру © 2024